Я раньше работал в этом ресторанчике официантом, а потом мы по выходным приходили — выпить, потанцевать, с девчонками познакомиться. Однажды увидел там девушку, она наш столик обслуживала, красива-а-а-я-я-я… Яна звали. Запала мне. Увидеть её снова хотел. В следующие выходные снова туда пошли, а там девчушка бегает, другая официантка, — маленькая, белобрысая, вся в прыщах.
Я её спрашиваю: «А где Яна?» Она улыбается: «Она сегодня не работает…. А я её сестра».
Удивительно. Совершенно непохожи. Это потом я узнал, что они сводные. А эта Инка ещё в школе училась. У них из родных никого не было. Мать умерла. Отчим где-то шатался. Они с севера, из Ачинска, приехали Москву покорять. Яна талантливая была очень, на севере она на радио работала диджеем. В Москве не получилось устроиться, пошла в официантки и мелкую устроила.
Потом, позже, Яна вернулась в Ачинск. Там у них квартира трёхкомнатная после матери осталась. А Инка тогда уже со мной жила.
Я в вагончике на стройке тогда обретался. А ей ночевать негде было. Я её к себе пускал. Жалко. Маленькая, глупенькая совсем. Я её не трогал. А она влюбилась в меня без памяти просто. Я её только жалел первые полтора года. А потом она пошла с каким-то мальчиком-ровесником гулять, и я понял, что люблю её…
Ребёнок постоянно шевелился. Я спать ложусь и трогаю живот — шевелится. А потом… Ей уже рожать нужно было на днях. Мне сестра Оксанка звонит и спрашивает: «Ребёнок-то хоть шевелится?» Я потрогал — нет, не шевелится.
Нас привезли в какой-то бомжовский роддом, там прямо в коридорах люди лежали. В общем, сказали, что девочка мёртвая родилась. Нам её даже не показали.
«Не верю я, — думаю, — подменили».
Потом Инке врачи долго запрещали рожать. Винил я её. Говорил ведь, чтобы на учёт встала в поликлинику, чтобы у врачей наблюдалась, — ни в какую. Молодая…. Девочку похоронили, даже имени у неё не было, так и называем — «она».
Четыре года назад Никитка родился. У нас уже всё разладилось. Думали, ребёнок поможет нам сохранить отношения. Поженились, хотели, чтобы всё было правильно, чтобы мы муж и жена и у ребёнка мать и отец.
Никите года не было, когда Яна, сестра жены, заболела раком. Инка собралась в один день, всё бросила, взяла ребёнка и уехала в Ачинск, сказала, что всё сделает, но спасёт сестру. Я два месяца тосковал, потом бросил работу, собрал все вещи, что нажил, погрузил в вагон и рванул за ними.
Те полгода в Ачинске были самыми счастливыми в нашей с ней жизни. Я видел, что и она расцвела, как-то спокойно, радостно ей было. Люди там такие хорошие, я никогда нигде не встречал таких людей. Сколько я там ремонтов сделал за эти полгода, сколько людей повидал — ни одного плохого человека, душевные все. А природа! Едешь по дороге — а по обочинам сугробы в пятиэтажный дом высотой. И у нас с ней всё наладилось. И тут она узнала про какой-то современный метод лечения рака в Москве, решила квартиру продать и везти Яну в Москву лечить.
Обратно мы летели на самолёте. Деньги почти все потратили на лечение, только Яну спасти не удалось.
На оставшиеся деньги купили в Смоленской области домик, жену и сына там прописали. У неё же теперь никакой прописки не было, бомж, а у меня даже российского гражданства нет. Всё как-то не до того было. Планировали уехать жить туда, в Смоленскую область. Москва только портит людей.
Девочка ещё, она же не понимает, что нельзя каждому улыбаться, кто с ней заговорит. Сколько я кавалеров от неё отвадил! Последнее время стала её подруга таскать в стриптиз-клуб. Рассказывала мне: «Я там такого мальчика видела накачанного…» Я ревновал, ругался с ней, психовал, стал запрещать. А ей ещё интереснее от этого — так туда и рвётся. Я потерял себя и потому потерял её.
Себя нельзя терять.
Раз приревновал её сильно, решил — напугаю, пусть поймёт, что может без меня остаться. Собрал вещи и ушёл на стройку жить. Через два месяца вернулся — а она уже с другим сошлась. И хмырь этот с сыном моим гуляет. Я думал: неправда, просто позлить меня хочет. Не верил. С ним разговаривал, просил, угрожал. Она же жена моя. Всё бесполезно.
Я, говорит, тебя, Рома, слишком сильно любила, готова была за тебя умереть, больше я такой любви не хочу, хочу спокойной жизни.
Вот и всё. Теперь она уже два года с этим живёт. Каждый вечер звонит, чтобы я мог с сыном поговорить. Я снял комнату рядом с ними, в соседнем доме. Гуляю с Никиткой по выходным. Она его приводит к моему подъезду. Я даже до последнего времени не знал точно, в каком они доме живут. Так… примерно. Недавно только ей, видимо, лень было сына вести самой, она и сказала, к какому подъезду подходить.
Говорят, что она всё равно меня одного любит… Может быть. Теперь уже неважно.
Месяц назад развелись официально. Два года жили раздельно, а развестись некогда было. А тут она говорит: «Давай, разведёмся?» Ну, я говорю: «Давай, чего…» И развелись.
Десять лет мы были вместе. Десять лет я и не думал — всерьёз это или не всерьёз. А когда потерял, понял, что это было всерьёз.
